Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

Граф Канал поднял бокал:

«Надеюсь, маэстро, вы напишете ещё много такой же радостной и весёлой музыки, как ваш „Фигаро“. За ваше здоровье! Vivat „Фигаро“, vivat Моцарт!»

Зазвенели бокалы. Граф Канал повернул голову к открытым дверям, откуда лились звуки музыки на мотивы из «Фигаро».

«Слышите? Перед ним невозможно устоять, каждому поднимает настроение своим неодолимым юмором. Именно так, как захватил сердце пани Жозефы Душковой и Франтишека Душека, которые услышали его в Вене, по пути в Зальцбург.

Вернувшись, они рассказывали о вашем «Фигаро», а пани Душкова даже запомнила несколько мелодий и спела за клавиром без слов с таким вдохновеньем, что мы все захотели узнать «Фигаро» в его настоящем полном виде. Особенно потому, что до нас дошёл слух о том, какие интриги плетутся вокруг него в Вене, что он в них уж завяз и перестал исполняться».

– 3 —

Барон Бретфельд встал и предложил своему милому гостю пройти в танцевальный зал. Пока проходили через игорный салон, там как раз достигла высшего напряжения карточная игра, последние козыри возбуждённый побагровевший игрок бросал яростно на стол с победным возгласом: «Выигрываю партию, как Фигаро!», и тут же запел «Non piu andrai…", при этом пальцами выстукивал по столу так сильно, что монеты, лежащие на нём, прыгали и звенели.

У Моцарта от всего этого голова пошла кругом. Нет, это уж слишком, когда отовсюду вылезает его Фигаро. Проходят дальше – навстречу им идёт некто высокий, толстопузый, полный достойного душевного расположения, сладким голосом выпевает:

«Да это маэстро Моцарт! Я – Доменико Гвардасони, импресарио и главный режиссёр Ностицова театра, и я имею честь склониться перед вами и благодарить за вашего „Фигаро“, который идёт у нас нарасхват»

После Гвардасони объявилась красавица-итальянка, которую директор представил прелестным театральным жестом:

«Примадонна Мицелёва, наироскошнейший паж Керубино и обожающая вас поклонница, маэстро».

Глаза Моцарта встретились с горящим взглядом известной певицы Мицелёвой. Целует ей руку:

«Счастлив познакомиться с вами. О вас говорят много лестного, как в Вене, так и здесь. Надеюсь скоро вас услышать».

Говорит Гвардасони:

«В воскресенье будем играть в вашу честь Фигаро, для вас заказана ложа. Надеюсь, вы придёте непременно».

Гвардасони говорил с большой важностью, при этом извлёк из пурпурного сюртука золотую табакерку, королевским жестом открыл её и внушительно понюхал.

Моцарт поклонился:

«Буду с нетерпением ждать воскресенья, мечтаю увидеть вашего Фигаро, господа, особенно, если в нём поёт такой очаровательный Керубино».

Мицелёва приняла поклон, обольстительно потупив взгляд, а её веер сильно затрепетал вокруг раскрасневшегося лица. Тут стали подходить другие гости, высший свет Праги, чешское дворянство, учёные, пражские музыкальные деятели, регенты, а также всевозможные красавицы, были среди них как свежие бутоны, так и вполне распустившиеся розы. Все с любезными улыбками и в танцевальном кружении.

Вот Ностицовы наимилейшие друзья и единомышленники Йозеф Добровский с Мартином Пельцлем, вот Выдра, здесь и задиристый Еник из Братржиц, сыплет остротами, Рафаэль Унгар, профессор Корнова, профессор Мейсснер, что ни имя – то личность, и в те минуты, когда их представляли Моцарту, каждый умилялся и сиял.

Это не было формальным рукопожатием, а была то сама искренность и признательность, благодарность за красивую музыку. Каждый восхищался, и это не были просто фразы. Моцарт чувствовал это и только прижимал руку к сердцу, не находил слов, улыбался, благодарил, благодарил за благодарности в самых изысканных выражениях.

Добровский в синем сюртуке, его прозвали «синим аббатом», пытливо посмотрел на Моцарта:

«Не родом ли вы из Чехии, маэстро, ваши мелодии так близки нашим сердцам, будто вы принадлежите нашему народу, у которого нет короля, но он поёт!»

Моцарт поклонился «синему аббату»:

«Спасибо за ваше внимание. Я родился в Зальцбурге, но могу сказать, что с Чехами я познакомился ещё в детстве, в архиепископской капелле, и сразу стал их понимать и любить, особенно за то, что играли они так красиво, как только можно себе представить».

Тут входит в салон новый гость, маленький, сухонький, но весьма живой, с чёрными сверкающими глазами, от которых ничего не ускользало, когда с некоторым озорством он оглядывал красавиц, танцующих вокруг.

Моцарт воскликнул:

«Сеньор аббат Да Понте, боже, собственной персоной! Это вы или ваш дух?»

Аббат Да Понте:

«Вы не заблуждаетесь, Моцарт, это я и есть в полном своём телесном воплощении, в чём можете немедленно убедиться, пожав мне руку».

Последовало театральное рукопожатие, и вокруг всё зашептало, зашушукало. Слышались обрывки имён " – царт», " – понте», что означает «нежный» и «мост». Да Понте явно прислушивался к этому льстивому шёпоту, обнаруживая особое уважительное внимание к своей особе, и с актёрским пафосом он произнёс:

«Прага покорила меня сразу, прямо от ворот. Это настоящее королевское величие, достойное поэтического пера, и, надеюсь, оно мне ещё пригодиться, как и вам, Моцарт, недаром всюду я слышу о вашем «Фигаро».

Моцарт:

«Как это о моём „Фигаро“? Он создан в первую очередь вами, аббат, ваша заслуга главная, это, собственно, ваш „Фигаро“, а я лишь написал к нему музыку. А уж это мы с вами вместе что-то зачеркнули, кое-что вычеркнули и переделали. Не будь ваших слов, не было бы и музыки. И должен признаться, ваши слова так напевны, что я лишь читал либретто, а они сразу ложились в партитуру».

Польщённый Да Понте приложил руку к сердцу и опустил глаза:

«Напротив, Моцарт, когда я послушал вашего „Фигаро“, сказал себе: „Чем бы был мой „Фигаро“ без вашей музыки?“ Но Вена хоть и приняла его сначала от всей души с аплодисментами, да не поняла его так, как Прага, как я увидел сегодня. Скажите, пожалуйста, у какого композитора получилось так сразу, что мелодии из его оперы поют и насвистывают люди во всём городе, как вот здесь?»

Гвардасони почувствовал, что пришёл его час. Какому ещё театральному руководителю так могло повезти, чтобы заполучить одновременно двух таких знаменитых личностей, какими были Моцарт и Да Понте! Этот момент нельзя выпускать из рук. И вот, королевским жестом он в очередной раз вынимает из багрового сюртука золотую табакерку, усыпанную алмазами, и с глубоким поклоном протягивает её Да Понте и Моцарту:

«Когда же вы нас снова осчастливите какой-либо новой оперой a la Figaro, глубокоуважаемые господа?»

Так как Да Понте забивал свой орлиный нос благовонным табаком, ответил Моцарт:

«За мной дело не станет, слово прежде всего за Да Понте».

Да Понте элегантно чихнул, и как только морщинки на его пергаментных щеках разгладились, он с загадочным выражением лица сказал:

«Есть у меня в голове несколько мотивов, но ещё не знаю, над которым из них стану работать. Не в моих правилах говорить о деле прежде, чем начну его. А из тех трёх сюжетов я не начал пока ни одного и поэтому, ни с кем ещё о них не разговаривал…»

После значительной паузы, бросив взгляд через голову Моцарта на водоворот танцующих в смежной комнате, Да Понте продолжил:

«Особенно меня занимает один герой, называть которого пока не стану, но могу про него выдать сейчас только то, что он настоящий губитель женских сердец, ни одна не устояла перед ним, а сам он в конце будет сражён адским пламенем. Это будет демонический персонаж, потому и погибнет он от руки дьявола».

Моцарт заволновался:

«Этот сюжет, аббат, мог бы меня заинтересовать», – Да Понте почувствовал, что золотая рыбка заглотнула наживку, но ещё не время её дёргать. С безразличным видом он продолжал:

«Как я уже сказал, это ещё не созрело, у меня сейчас много работы с кое-каким либретто, дойдёт время и до той демонической темы, а там увидим».

Гвардасони напрягся. Не мог он допустить, чтобы при его директорской репутации и театральной славе о нём заговорили потом, что он так халатно упустил из рук двух сказочных знаменитостей, Моцарта и Да Понте. Гвардасони со сладостными словами закружил вокруг аббата:

«Я надеюсь, что как только яблоко того демона созреет, вы вспомните о нас, аббат?»

– 4 —

Тут между ними оказался высокий красивый юноша, типичный итальянец, и немедленно всё общество заинтересовалось им, его элегантная походка и сверкающие глаза поглотили всеобщее внимание. Гвардасони поднял голос октавой выше и исполнил цветистую баритоновою каденцию:

«Аах, это наш дорогой Луиджи Басси, наш славный граф Альмавива. Иди сюда, милый, я представлю тебя знаменитым господам, которых ты сам поблагодаришь за свой успех. Если бы не они, не было бы твоего успеха, не было бы твоего Альмавивы, и не имел бы ты столько поклонниц со всей Праги, это всё только благодаря Моцартовой музыке и дапонтовой поэзии».